Князь советский - Страница 26

На руках у Таты сидел старый рыжий кот Иповар – жалкое общественное создание, которое соседи кормили по очереди.

Несколько секунд Тата молча смотрела на гостей, и Галя внутренне содрогнулась: «Ох, что сейчас будет!» Но все обошлось: Тата сказала «здрасьте» и, не обращая внимания на Клима, подошла к его дочке.

– Тебя как зовут? Китти? Так дело не пойдет: тебе надо найти новое революционное имя. Меня, например, зовут Тракторина, но ты можешь называть меня Тата. Хочешь кота Иповара погладить?

– Хочу! – обрадовалась Китти.

– Ее Татьяной зовут, – с досадой сказала Галя, но Клим не придал значения Таткиному вранью:

– Пусть играют, как им нравится.

Пока мать заваривала чай, Тата принялась рассказывать гостям о своем знаменитом отце-комиссаре.

– Это он? – спросила Китти, показывая на портрет Ленина над письменным столом.

Тата вытаращила глаза.

– Ты что, это не мой отец! Вернее, он отец… но не только мой, но и всех людей, потому что он вождь мирового пролетариата!

Китти ничего не поняла.

– Мой папа вон сидит, а этого дядю я не знаю.

– Как?! – изумилась Тата. – Это же… это…

– А почему ваша прислуга ночует на сундуках? – спросила Китти. – Наша Капитолина спит на мешке с деньгами. Они шуршат, если на них попрыгать.

Тата медленно перевела взгляд на Клима.

– Ма-а-ам! Мне нужно тебе кое-что сказать!

Они вышли в коридор, и она набросилась на Галю:

– Ты кого привела?! У него прислужники спят на мешках с деньгами!

Галя зажала ей рот ладонью.

– Тише ты, ради бога! Нет никаких мешков! Китти все выдумывает!

– Да? А почему у него дочь не знает, кто такой Ленин?

– Потому что они только что приехали из Китая. Если бы дядя Клим рассказал Китти о Ленине, она могла бы ляпнуть что-нибудь на улице, и их бы арестовали!

Тата призадумалась: ей было известно о зверствах китайской полиции.

– Ладно, пойдем назад, – смилостивилась она.

4.

Тата научила Китти играть в декабристов: они взобрались на подоконник и поехали в Сибирь. Кактусы были жандармами, сопровождавшими их в ссылку.

Галя налила Климу чаю и достала печенье, купленное втридорога у соседки, которая работала на кондитерской фабрике «Красный Октябрь». Вроде бы все шло, как надо.

– Ты ведь бываешь на Лубянке, правда? – вдруг спросил Клим по-английски.

Галя не донесла чашку до рта.

– С чего ты взял?

Он показал на извещение из профкому ОГПУ, воткнутое за провод у выключателя: «Убедительная просьба ликвидировать задолженность по членским взносам».

У Гали затряслись руки. Тата – дура! Ведь ей сто раз говорили: «Убирай почту в стол!»

Отпираться было бесполезно.

– Я ничего такого не пишу про тебя! Если хочешь, я буду показывать тебе свои рапорты… Я не…

Клим покачал головой:

– Да ладно… Мне нечего скрывать. Я могу попросить тебя об одолжении? Мне очень нужно знать, заведено ли у вас дело на одну женщину. Ее зовут Нина Васильевна Купина.

– А это кто? – нахмурилась Галя.

– Знакомая.

– Хорошо, я спрошу…

Клим коснулся Галиного запястья, и она вся затрепетала.

– Только не говори никому о моей просьбе. Обещаешь?

Галя поспешно кивнула.

5.

Больше всего на свете Тата Дорина хотела стать пионеркой. Но для этого надо было хорошо учиться, укреплять здоровье, помогать рабочим зарубежных стран и организовывать ребят на общественно-полезные работы. Кроме того, для вступления в пионеры требовалась рекомендация от члена отряда.

По всем пунктам у Таты были пробелы. Учиться она не любила, от закаливания простужалась, а организовывать ребят у Таты не получалось, потому что они ее не слушались.

Однажды она попыталась помочь зарубежным рабочим и отнесла во вторсырье тяжелую утятницу, которой они с мамой все равно не пользовались. За это Тату выпороли.

– Мне двадцать пять копеек дали! – вопила она, уворачиваясь от материнского ремня. – Я их сдала в фонд Коминтерна!

– Я тебя скоро саму сдам куда подальше! – грозила мать.

Тата не могла выполнить даже такое простое задание, как антирелигиозная беседа со старшим поколением.

– Мамочка, – говорила она, – ты просто запомни, что Бога нет! А когда тебе захочется перекреститься, лучше отдай пионерский салют.

– А если мне с Богом легче, чем без Него? – говорила мать.

Тата сердилась:

– Нельзя жить ради своего удовольствия! Мы должны все силы отдавать борьбе!

– Мы и так отдаем… И у меня сил уже не осталось.

Тата презирала мать за моральное разложение, но побаивалась – причем не столько ее ремня, сколько слез и затяжной меланхолии. Иногда она приходила со службы и, не поев, ложилась на скамейку носом к стенке.

– Мам, что с тобой? – пугалась Тата.

– Ничего.

Тате казалось, что мать страдает из-за нее: она все время делала что-то не так.

Один раз Тата увидела в окошко своего врага Джульку – мордатую темноволосую девочку с бледной кожей и болезненно припухшими веками. Тате захотелось чем-нибудь в нее кинуть, и как на грех ей под руку попались яйца, которые мать только что купила на рынке.

Джулька была обстреляна и позорно бежала с поля боя, но в этот момент в комнату вошла мама с тазом постиранного белья.

– Бестолочь! – запричитала она и принялась лупить дочь мокрым полотенцем. – Я тебе на день рождения хотела пирог испечь!

Тата долго просила прощения и говорила, что пионерия непременно исправит ее дурацкий характер: там и не таких хулиганов перевоспитывали.