Князь советский - Страница 25

Дочь сама подсказала ей выход из положения: когда Галя намекнула, что у нее есть знакомый, приехавший из Шанхая, Тата аж подскочила на месте:

– Он революционер, да? Настоящий?

– Да нет же! – поморщилась Галя. – Он журналист.

– А, я понимаю: это государственная тайна!

До недавнего времени в школе вовсю обсуждали героическую борьбу китайского пролетариата: дети проводили политзанятия и диспуты, учили приветствия на китайском языке и собирали деньги в помощь бастующим рабочим. Кажется, у Таты сложилось впечатление, что в Китае жили два сорта людей: революционеры и империалисты. Империалист приехать в СССР не мог, значит, Клим Рогов являлся борцом за счастье рабочего класса.

Галя сочинила вполне правдоподобную историю о том, как Клим скрывал свою истинную сущность, чтобы втереться в доверие к буржуям и выведать их секреты. А сейчас он работал с иностранными журналистами в Москве и ему волей-неволей приходилось подстраиваться под их извращенные вкусы.

Узнав о том, что у Клима Рогова есть маленькая дочь-китаянка, Тата пришла в восторг. Она любила командовать, но из-за малого роста и неказистости ровесники не воспринимали ее всерьез, и потому Тате куда больше нравилось возиться с малышами.

– Мамочка, а можно мне познакомиться с Китти? – ныла она. – Ну пожалуйста! Я целую неделю буду мыть посуду без напоминаний!

Галя «нехотя» согласилась, но взяла с Таты клятву, что та не станет расспрашивать дядю Клима о секретах революционной деятельности.

3.

Когда-то в многоквартирном доме в Большом Кисельном переулке жили известные врачи и адвокаты, но после революции их разогнали, и в роскошные апартаменты въехали новые жильцы – по десять семейств на квартиру.

Раньше соседей, обитавших в одном доме, объединяло нечто общее – образ жизни, образование и доходы, а сейчас ученые жили бок о бок с алкоголиками, милиционеры – с жуликами, а дворянские старушки – с правоверными комсомольцами.

Галина квартира была не лучше и не хуже других: обычно соседи ладили друг с другом, но теснота и разные понятия о том, «как надо», неминуемо приводили к скандалам.

Кто натоптал в прихожей? Кто колол лучину в ванной и выщербил плитку на полу? Кто развесил на кухне белье вне очереди? Веревку для сушки каждый приносил свою, а гвозди в стенах были общие, и пользоваться ими вне графика строго воспрещалось.

С утра в воскресенье Галя зашла за Климом и Китти и, наняв извозчика, повезла их к себе. По дороге она страшно волновалась и невольно отмечала приметы: зазвонили церковные колокола – к счастью; с ограды поднялась стая ворон – плохой знак. Сердце томилось: что скажет Клим, когда увидит, в каком убожестве она живет? Вдруг Тата что-нибудь откаблучит? Вдруг соседи начнут ругаться и опозорят ее на веки вечные?

Клим заметил, что Галя нервничает:

– Все будет в порядке. Главное, чтобы детям было весело.

Она благодарно улыбнулась в ответ. Все-таки удивительно: как он догадался о том, что творится у нее на душе?

Расплатившись с извозчиком, они вошли в подъезд, сплошь оклеенный старыми объявлениями, и поднялись на третий этаж.

Мраморная лестница благополучно пережила десять лет советской власти, а вот деревянные поручни давно были сняты с перил – в 1918 году их пустили на дрова. На стенах кое-где обвалилась штукатурка, а двери были изуродованы десятками табличек, кнопок и проводов – будто на них наросла неведомая плесень.

– Сейчас-сейчас… – повторяла Галя, роясь в сумке в поисках ключей.

Китти с удивлением разглядывала ряды электрических звонков.

– А зачем их так много?

– У каждого жильца свой звонок, – объяснила Галя. – Они дребезжат на разные голоса, и всем сразу ясно, к кому пришли гости.

Дверь распахнулась, и на площадку вышел Митрофаныч, научный сотрудник архивного бюро. Поздоровавшись, он пошел вниз по лестнице, то и дело оглядываясь через плечо: Клим и Китти произвели на него неизгладимое впечатление.

В темной прихожей висело сырое белье, где-то стучала швейная машинка, а с кухни раздавались голоса:

– Саня, котлету разогрей! Она в мисочке под марлей.

Они прошли по коридору мимо сундуков прислуги, и Галя рассказала гостям, что в ее квартире многие держат домработниц, приехавших из деревень. Днем те занимались хозяйством, а ночью спали в коридоре на сундуках.

– Проходите и будьте, как дома! – сказала Галя, распахивая дверь в свою комнату.

– Ух ты! – восхищенно протянул Клим. – Китти, ты посмотри, как здорово!

Галя как могла, облагораживала свое жилище. На стенах висели расписные скворечники и маленькие клетки, в которых обитали не птицы, а игрушечные аэропланы. Лампа была сделана из тщательно склеенных осколков бутылочного стекла; вместо дивана в углу стояла садовая скамейка с нарядным тюфяком из цветных лоскутков – на нем Галя спала. А спальное место дочери было в шкафу под одеждой – но об этом гостям знать не полагалось.

Таты не было – видно, она вышла на кухню или к соседям. В комнате пахло табаком, и Галя поспешно открыла форточку. «Ведь просила Татку проветрить!» – в сердцах подумала она.

Китти завороженно смотрела на нарисованных на шкафу белых кроликов с розовыми носами.

– Какие хорошенькие!

– Это моя дочка нарисовала, – с гордостью отозвалась Галя.

– А где она?

– Я тут!

Тата стояла на пороге – похожая на приютскую девочку в своем форменном синем халатике и «миллионной кофте». Галя купила это вязанное страшилище в 1922 году, когда деньги совсем обесценились и за любую тряпку на рынке требовали миллион.