Князь советский - Страница 94

Трудно было придумать более подходящую аллегорию к его нынешней ситуации.

Нина рассказывала, что она чувствовала, когда ее арестовали китайцы: ее убивал не столько страх перед будущим, сколько несправедливость. Человеку всегда хочется верить, что плохое может случиться лишь с плохими людьми, а когда он сталкивается с обратным, это буквально парализует волю и разум. Теперь-то Клим понял, что именно произошло с обвиняемыми по Шахтинскому делу!

Он клялся себе, что никогда не унизится до ложных доносов и подлого спасения собственной шкуры – чем бы ему ни угрожали. Он проговаривал в уме ответы на самые каверзные вопросы, которые могли задать ему следователи, но прошло несколько дней, а его так никуда и не вызвали. Алов будто забыл о нем.

– Это хорошо, что тебя не таскают по следователям, – говорил Ахмед. – Перемены в тюрьме всегда к худшему.

Народу в камере все прибавлялось, и заключенные вынуждены были теснее сдвигаться на нарах, чтобы освободить место для вновь прибывших.

Как все-таки давило на нервы соседство с тремя десятками людей! Ты видишь все – как кто-то чешется, ковыряет в зубах, пользуется парашей, плачет, сморкается, грызет ногти… А твои соседи наблюдают за каждым твоим движением, – и тебе никуда от них не деться.

Бильярд – лысый староста камеры, давал каждому новичку прозвище: толстому темноволосому чиновнику – Пингвин, курсанту-летчику – Пропеллер, маленькому жокею с ипподрома – Шлепок. Клим так и остался Фокусником.

Привели нескольких священников, продавца из универмага, инженера и пианиста. Последнему легче всего давалось заключение: днем он сидел, закрыв глаза, и слушал звучащие у него в голове джазовые импровизации. По его губам блуждала счастливая улыбка.

Клим тоже старался уйти в фантастические миры.

Глубокий вдох, плечи назад, руки чуть в стороны – ладонями вверх. Тебя много: ты наполняешь собой пространство, растешь и поднимаешься над землей. Простор и свобода – это символы счастья, а тюрьма – символ беды, потому что на тебя давят со всех сторон – и физически, и морально. Волей-неволей ты подстраиваешься под это: брови нахмурены, спина сутула, кулаки стиснуты – ты съеживаешься и медленно погибаешь.

Клим повторял себе, что Нина уже в Берлине, а Китти приютили добрые люди. Только это и спасало его от отчаяния.

2.

– Рогов, без вещей на выход!

Клим поднялся. Примолкшие заключенные в испуге смотрели на него.

– Что, на допрос? – спросил Бильярд. – Ну, бог в помощь!

Клим вышел в коридор, и надзиратель с ухмылкой оглядел его несвежий костюм.

– Иди работать, ваше благородие! Хватит на нарах прохлаждаться.

Клим вздохнул от облегчения: значит, пока истязания откладываются.

Они спустились вниз, в подвал, и вошли в помещение, до потолка заставленное стеллажами с коричневыми папками. За конторкой сидел маленький усатый чекист и при свете зеленой лампы читал юмористический журнал «Крокодил».

– Приберись тут! – приказал он Климу и вручил ему ведро и ссохшуюся тряпку.

Такая работа – не наказание, а благословение – можно хоть немного размяться.

Отойдя в дальний угол, Клим принялся вытирать с полок пыль, но по неосторожности сдвинул несколько папок, и они грохнулись на пол.

– Я тебе пошвыряюсь! – прикрикнул на него чекист. – А ну подними все!

Одна из папок раскрылась, и Клим увидел синий штамп: «Приговор приведен в исполнение». Во второй и третьей папках было то же самое.

Чекист отложил журнал в сторону.

– Ты чего там листаешь? В карцер захотел?

Клим поставил папки на место. До него только сейчас дошло, куда он попал: эта комната была кладбищем – местом захоронения человеческих дел. Их были тысячи и тысячи. Вот они – подлинные достижения советской власти за десять лет: жизни, размолотые как руда и переплавленные на нужды государства. Или вообще без смысла и причины – в порядке производственного брака.

Входная дверь скрипнула, и в проходе показалась согнутая фигура со шваброй в руках.

– Приступай! – гаркнул маленький чекист.

Старик принялся мыть полы.

Тишина была оглушающей – только позвякивала ручка переставляемого ведра, да шелестели страницы «Крокодила».

Старик, пятясь, приблизился к Климу, повернулся…

Это был Элькин. На его лице темнели коричневые ссадины, а тело было словно переломано и двигалось вопреки законам анатомии.

– После отбоя вешайтесь на штанине! – едва слышно произнес он.

– Цепляйте за оконную решетку: она крепкая и выдержит ваш вес.

– Что? – растерянно переспросил Клим.

Элькин ожесточенно загримасничал.

– Не дожидайтесь, пока они начнут вас пытать. Вас ведь еще не трогали, нет?

Он оглядел Клима с ног до головы; глаза его слезились, а нижняя челюсть тряслась, будто ему было холодно.

– Они будут с размаху сажать вас на бетонный пол – от этого кровь идет горлом и носом. Или свяжут и будут бить ногами. Но хуже всего, если закроют в железном ящике и начнут лупить палками – долго, часами… посменно. Вы этого не выдержите! Вы оговорите всех, кого знаете, – и тогда их тоже заберут.

Чекист вновь отложил журнал:

– Вы болтать сюда пришли?!

Элькин вздрогнул и принялся возить тряпкой по полу. На его лице появилась безумная, перекошенная улыбка.

– Не обращайте внимания, – шепнул он Климу. – Меня сюда специально позвали, чтобы я убедил вас выдать Нину. Вы уж простите, что я донес на вас. Я долго держался… Просто удивительно долго! В Крыму мы с Ниной ходили гулять, и она рассказала мне про вас, так что теперь чекисты тоже знают, кто вы такой.