Князь советский - Страница 79

– Это я, – отозвался Клим, и калитка тут же распахнулась.

Из темноты выбежала Нина и бросилась к нему на шею:

– Приехал!

Невероятное облегчение, слишком простое и чудесное, чтобы быть правдой… Клим держал Нину в объятиях, целовал ее в волосы и щеки и повторял что-то несуразное:

– Я ведь думал, что не найду тебя… Я ведь не знал, что ты…

Она прижала палец к губам, и Клим понял, что она ничего не сказала хозяевам о происшествии в ЦДКА.

Нина представила Клима графине Беловой – белокурой, чуть полноватой женщине в аккуратном платье и накинутом на плечи шерстяном платке.

– Очень хорошо, что вы приехали, – сказала она. – Пойдемте чай пить!

Оказалось, что в доме полно народу – помимо Беловых за большим самоваром собрались соседи из окрестных дач. Клим попал в особый мир, ничем не походивший на советскую Москву. Здесь мужчины ухаживали за дамами, девушки смеялись и обнимали друг друга за талии, а дети так радовались гостю, будто к ним приехал Дед Мороз.

Стульев не хватало, и Клима посадили рядом с Ниной на большую бельевую корзину, крышка которой угрожающе потрескивала под их тяжестью.

Клим ощущал прикосновение Нининого плеча, а когда она поворачивала голову, ее волосы касались его шеи. Нина была теплой, родной и невыносимо любимой, и он тихонько гладил ее по коленке – под скатертью, чтобы никто не видел. Нина отвечала ему легким пожатием руки, и все было как раньше – до того, как они по глупости и легкомыслию развалили свой брак.

Сразу было видно, что Беловы живут на грани нищеты. Дача была ветхой, пропахший запахом старого дерева, сушеных грибов и яблок, и в то же время тут явственно ощущался молодой задор: все стены были увешены детскими рисунками, на подоконнике Клим заметил целый выводок колб и реторт, а в углу – наполовину собранный дизельный двигатель.

Он отвечал на расспросы о Москве и с удивлением приглядывался к людям, приютившим Нину. Умные, одухотворенные лица, опрятность и хороший вкус даже в бедной одежде, фразы на иностранных языках, которые все понимали…

Самый младший из Беловых, двенадцатилетний мальчик, которого все уважительно называли Георгий Владимирович, острил на латыни.

– Он у нас древним Римом увлекается, – сказал граф, взъерошив сыну волосы. – Не знаю, как будем учить его. С нашей родословной в университет не поступишь.

– Я сам себя научу! – с большим достоинством ответил Георгий Владимирович.

Оставалось только диву даваться: кому пришло в голову объявить этих людей ненужным хламом, которому нет места в современной жизни? Ведь это цвет нации!

После обеда устроили танцы. Обеденный стол вынесли в другую комнату, графиня сняла покрывало с крышки старенького пианино и принесла ноты.

– Кавалеры, приглашайте дам на первый контрданс! – сказал Белов, становясь в середину комнаты.

Клим поклонился Нине.

– Мадам?

Она присела, как когда-то учили в гимназии, и подала ему руку.

Танцевали все. В комнате трещали полы и подрагивали занавески. Пары носились, сталкивались и кружились с хохотом и визгом. Уставшие дамы падали на стулья и обмахивались платками.

– Еще! Мама, еще! – кричали девушки, и музыка снова гремела на весь дом.

Все происходящее казалось Климу странным сном: они с Ниной прятались в чужом доме, их одолевали страх, неустроенность и невозможность ничего планировать, но прямо сейчас, в данный ослепительный миг, жена Клима смотрела на него влюбленными глазами – и за это не жалко было отдать все на свете.

2.

Умопомрачительное счастье – идти вместе с Ниной в кухню и поливать ей на руки из кружки, чтобы было удобнее умываться.

– Вот наша продукция! – с гордостью показала Нина на кусок мыла в форме петушка. – Мы заливаем его в старые формочки для печения и леденцов. Правда, здорово получается?

Клим кивнул.

– Правда.

Вода с шумом лилась в эмалированное ведро, Нина ежилась от холода и вытирала лицо полотенцем – таким стареньким, что оно больше походило на марлю. Потом настала очередь Нины поливать.

«Боже мой… Я сейчас пойду спать с мой женой», – думал Клим и от подобной перспективы у него замирало сердце.

Им постелили на полу в кабинете Белова – маленьком дощатом «скворечнике», заполненном книгами, портретами великих писателей и мешками с сушеными яблоками.

Граф великодушно вывернул из люстры единственную на весь дом лампочку и предложил ее гостям, но Нина сказала, что они с Климом обойдутся церковной свечкой.

Закрыться от всего мира на хлипкую щеколду, поставить свечу в стеклянную банку, как цветок в вазу и, сев на сшитое из цветных лоскутков одеяло, искоса поглядывать друг на друга…

Нина легла на спину, и ее волосы раскинулись вокруг головы – как волнистые лучи вокруг солнышка на детском рисунке. Клим провел пальцами по одному лучу, потом по второму…

Он знал, что им надо поговорить об Оскаре Рейхе, но не представлял, как начать этот разговор: слишком уж не хотелось возвращаться с небес на землю.

– Знаешь, о чем я думаю? – проговорила Нина. – Вот тут, в Салтыковке, и есть моя Россия. Эта дача, эти люди, это мыло в формочках. Я бы век отсюда не уезжала.

Клим кивнул.

– Я тоже. Но тебе нельзя тут оставаться, ведь Оскар…

– Давай потом… Не хочу даже слышать об этом!

Она потянула Клима за ладонь, но он из озорства не поддался, и Нина не смогла совладать с его рукой, даже навалившись на нее всем весом.

– Я так не играю – я в домике! – смеясь, объявила она и натянула на голову отворот ситцевой наволочки в мелкий цветочек – слишком большой для диванной подушки, которую им выдали Беловы.